Аэропланы над Мукденом - Страница 31

После нескольких минут паралича от накатившего горя князь словно сорвался с цепи, обратив весь гнев на Самохвалова и совершенно игнорируя Талызина — автора ракеты. Губернатор пытался ударить Петра, грозил смертию, попытался вырвать револьвер у полицмейстера, потом велел арестовать «залетного питерского негодяя». Грозную статью приискали потом, когда нужно было обосновать задержание.

— Абсурдное дело, как, впрочем, и львиная доля тех, по которым наши суды выносят обвинительные приговоры. Я поговорю с некоторыми свидетелями, уточню, какие показания они дадут в судебном присутствии.

— Вы поможете мне? Ведь я ни в чем не виноват, с самого начала объяснял рискованность затеи, они не слушались. Вина в гибели сына лежит на самом князе и его офицерах с их безумной изобретательской идеей.

— Прикажете арестовать губернатора?

— Нет, но и сам в тюрьму не желаю.

Плевако вздохнул. За годы работы присяжным поверенным он хорошо усвоил, что полицейско-судебный аппарат Империи лишь в очень малой степени выполняет основную задачу — защиту интересов страны и ее подданных с наказанием виновных. Часто карательная машина, захватив жертву своими неумолимыми шестеренками, тащит ее на жернова так называемого правосудия, нимало не заботясь об истинной вине и реальной тяжести содеянного. Был бы состав суда, а состав преступления завсегда найдем — любят повторять судейские чиновники. Суд присяжных — лишь маленькая отдушина в этом беспросветном мире произвола, но ею могут воспользоваться только те, кто может нанять поверенного высокого уровня. Состязательный уголовный процесс — обоюдоострое оружие: со стороны обвинения выступают отнюдь не глупые юристы, на стороне которых судебные следователи и полиция, собирающие доказательства исключительно неблагоприятной для подсудимого направленности.

— В данном случае незаконно практически все — факт вашего задержания, возбуждение дела по надуманному обвинению. Даже правила подсудности проигнорированы. Логойский повет и волость с деревней Силичи, как я понял, относятся к Борисовскому уезду, там тоже есть окружной суд с присяжными. Но Трубецкой замыслил держать процесс под плотным контролем и распорядился провести его в Минске. По правилам в качестве обвиняемого надо бы привлечь и Талызина — его причастность к взрыву гораздо заметнее, нежели ваша. Но нам сие на руку. В паре с капитаном вас бы отдали военному трибуналу, где нет присяжных и на что-то повлиять крайне трудно. Посему в своих показаниях берегите артиллериста аки девичью честь.

— Понятно, — пробормотал Самохвалов, которому стратегия защитника вовсе не казалась ясной.

— У нас два пути. Как минимум переквалифицировать на другую, 1937-ю статью.

— Считаете, цифра 1937 для меня благоприятна? На год следующего века похожа. Жизнь на Руси в тридцать седьмом, верно, счастливая и свободная будет.

— Зря ерничаете, Петр Андреевич. Ваша нынешняя статья полагает, что вы сознательно подвергли риску господ военных, чуть ли не специально их под взрыв поставили. По 1937-й за нечаянное убийство вас разве что к церковному покаянию присудят.

— Хорошо бы. А второй путь?

— Чистое оправдание. Зависит от того, как смогу выступить перед присяжными. Оправдательные приговоры иногда опротестовываются, хотя, слава Богу, крайне редко. Надо сказать, с гражданским иском о порче аэроплана вы здорово придумали. Неплохой инструмент давления. Я попробую договориться с прокурором. Вам меняют статью, вы отзываете иск. Кстати, чем вы в Минске занимаетесь, умираете от тоски?

— Помилуйте, Федор Никифорович! Когда же скучать? Денно и нощно пытаюсь мотор к аэроплану сделать. То чертежи рисую, то в мастерской пропадаю.

— Небезынтересно. Будьте любезны меня к вашим моторам проводить, и свой «Кодак» захватите, — Плевако ткнул перстом в фотооборудование. — Глядишь, и в суде пригодится.

Пользуясь солнечной весенней погодой, адвокат и его клиент устроили себе приятный променад, прошли от Захарьевской улицы к Соборной площади, мимо ратуши спустились вниз к мосту и перешли на левый берег Свислочи в предместье, где в невзрачном сарае рождалось будущее российского моторостроения.

По пути Плевако поднял главный и волнительный вопрос — о гонораре.

— Наслышан, что вы порой вообще не берете ни гроша.

— Только с нищих. А посему с зажиточных деру втридорога. Вы ведь мильенщик, Петр Андреевич? Стало быть...

От названной суммы Самохвалов чуть не уронил фотоаппарат. По сравнению с ней иные расходы на авиацию — мелочь.

— И даже в случае поражения?

— Проигрыш в суде присяжных — не конец всему, будем бороться дальше. Питерским чиновникам безразличны амбиции местечкового князька. Они и взятку принять смогут, и даже в виде разнообразия справедливость учинить.

На дистанции до Кафедрального собора авиатор смог добиться разности сумм от результатов дела. Спускаясь к реке напротив сараев и лабазов нижнего города, Самохвалов почувствовал еще некоторую слабину и продолжил торговаться. На дощатом настиле моста продавил москвича до десяти тысяч при обвинительном приговоре. На дальнейшее снижение минимальной суммы, как и приза в случае победы, Плевако не пошел, предложив порекомендовать отличного, но более дешевого адвоката — хотя бы Александрова, добившегося оправдания террористки Веры Засулич.

— Поверьте на слово, Петр Андреевич, расставаться с деньгами гораздо легче, нежели со свободой на долгие годы. Право, мне бывает безумно жаль страдальцев, вовремя не призвавших хорошего защитника. Их тысячи. Маленькие люди, они падают к земле каплями дождя, но исчезают, как пар, иссушенные жестоким ветром российской юстиции.