Аэропланы над Мукденом - Страница 49

— Понимаешь, в рядном моторе обдув заднего цилиндра никак не получался. Нужно водяное охлаждение, но это опять вес и куча новых деталей. Но зато я обошелся без второго распредвала. Видишь — он один, от него в трубках штоки к головкам, открывают клапана через коромысла. Но главное — новые свечи. Я под нормальной нагрузкой не пробовал пока, с пропеллером, только сдается мне, что расход топлива возрастет не сильно.

— Новые свечи надежны?

— Пока нет, — честно вздохнул Огнеслав. — Как у меня нормально получается, я сразу напряжение поднимаю. На 110-вольтовых мотор гарантированно работает час, потом менять.

— Плохо. По мне лучше старые, но надежные, чем твои отличные, но опасные.

— Не дрейфь. Пока что я на каждый цилиндр по две ставлю. Одна из строя выйдет — сильно разницу не заметишь, чуть сгорание ухудшится. И не рычи на меня, коллега. Запасной мотор на тройку есть — летай на здоровье. Больше двухцилиндровых делать не буду. «Четверка» уже почти готова, но без нового мотора она стоит и проветривается. А ты меня с двухмоторным понукаешь. Пока «пятерка» вообще безмоторная.

— Стало быть, двухместку ты и не начинал.

— Снова обижаешь. Жестокие вы, русские.

Хитрый серб провел компаньона в сарай, где показал готовые каркасы под обтяжку перкалью.

— Не зашиваю пока, хочу размер моторамы уточнить. И как бы я ни экономил на улучшении сгорания, два четырехцилиндровых двигателя куда больше сожрут, чем один двухцилиндровый. Как ни крути, бак нужен литров на четыреста. Внутреннее пространство верхнего крыла, над центропланом, под бак уйдет, чтобы бензин самотеком вниз поступал.

Петр присвистнул. Летая над сугробом перед комиссией, он плеснул в бак одно ведро бензина. Четыреста литров да масса самого танка добавляют килограмм триста пятьдесят к взлетному весу. Крепление крыла должно такую массу выдержать, значит, и оно потяжелеет. На шасси нагрузка. Даже без пассажира медленно, но уверенно приближаемся к тонне.

Оставшаяся часть лета ушла на исполнение государева веленья о переезде в Гатчину. Коли выбирать дворец, Петр предпочел бы любой из них на побережье Финского залива, чтобы нарезать километры над мелководьем и всегда иметь под крылом водяную подушку. Но не объяснять же это императору.

Памятуя про опасность близости к сильным мира сего, неосторожно приближающимся к малоиспытанному воздушному аппарату, Самохвалов решил перестраховаться бумажками, где и как мог. Он оформил казарму, сараи и кусок поля в безвозмездное пользование акционерному обществу «Садко» (Самохвалов-Джевецкий-Костович). С военным ведомством составил кабальный для последнего договор, в котором предусмотрел финансирование последним обучение военлетов на самолетах «Садко» по очень смелому тарифу, отсутствие какой-либо ответственности за травмы и гибель курсантов вследствие несовершенства новой техники, полную и всеобъемлющую ответственность армии за утрату или порчу самолета.

История подписания этих документов могла составить тему отдельного романа. Ванновский лично черкал самые неудобные пункты, перепоручал Обручеву и его аппарату, после чего Самохвалов, успешно использовавший одну из первых в России печатную машинку «Ремингтон» с русской раскладкой, вновь приносил оригинальный текст и с ангельским терпением объяснял, что иначе волю Императора не выполнить.

Учебные полеты в Гатчине начались в сентябре. За отсутствием учебных пособий все, что имели курсанты, были писанные ими краткие конспекты лекций. Единственным тренажером была «тройка», ее пилотское место, а также постоянные разборки-сборки двигателя, регулировки подкосов и расчалок, подклейка пробитой перкали и прочие упражнения из категории «люби и саночки возить».

За отсутствием двухместного аппарата первый же полет был самостоятельным. Перед ним Самохвалов катался с обучаемым по полосе, скукожившись за пилотским сиденьем — взлетать вдвоем не рисковали. Понятно, что до «четверки» с мощным мотором Петр отобрал в ученики двух офицеров такого же, как у него, жокейского телосложения.

Новая машина превзошла все ожидания. Костович довел взлетную мощность до восьмидесяти лошадиных сил, что, по его мнению, было пределом при таком качестве топлива и заданном объеме. Самохвалов носился на «четверке» над Гатчинским дворцом, закладывая виражи, спирали, горки и пике, обрушив на себя гнев коневладельцев, чьи копытные средства передвижения вусмерть пугались от носящегося над ними аппарата.

Гордый своими успехами, Петр написал пространное письмо Арендту, приглашая его в военлетную школу или хотя бы подняться в воздух на «четверке». Но Николай Андреевич не смог или не захотел приехать.

Этот самолет погубил 16 октября поручик Христофор Францевич Пруссис. Недовольный ограничениями, которые инструктор накладывал перед каждым стартом, военлет начал выписывать смелые виражи. Самохвалов носился по земле, махал кулаками, орал, но ничего поделать не мог: просто не существовало средства связи с бортом и, тем более, способа перехватить управление.

Пруссис разогнался на высоте полсотни метров и резко взмыл вверх, пытаясь горкой набрать рекордную высоту. Глупое занятие, нет ни приборов, способных ее зафиксировать, ни аэростата с канатом заданной длины. И вообще, в рекордных полетах машина идет к потолку по спирали, аккуратно добавляя по сотне метров на каждом витке. Но у поручика через неделю была свадьба. К сему событию он пытался приурочить подвиг, как будто выбор единственной женщины, отвергая всех остальных, сам по себе подвигом не является.